Елена Чижова. Полукровка

Отрывок из романа

Слова брата не убеждали. Раньше, когда план строил­ся втайне, уверенность Иосифа действовала заразитель­но. Теперь, после того, как все блистательно заверши­лось, Маша поникла. Часами, обхватив колени, сидела на подоконнике. Мысли возвращались к последним школьным годам.

Она вспомнила многолетнее упорство, с которым, дале­ко опережая школьную программу, читала любимые книги по истории, потому что давным-давно, лет, наверное, с три­надцати, мечтала поступить на исторический. С этой стра­стью могла соперничать только любовь к литературе: со­брания русских классиков, стоявшие на домашних полках, Маша зачитала до дыр. Ее сочинения были глубокими и содержательными, и учительница, особенно в старших клас­сах, не раз советовала ей идти на русскую филологию. Но история казалась важнее — давала ответы на самые инте­ресные вопросы: почему?Однажды Маша поделилась своими планами с Иоси­фом, но брат сказал, что на этот вопрос отвечает любая наука, взять хоть его химию. Машу не убедил его ответ. Естественнонаучные предметы никогда не казались ей важными, хотя и по ним она получала пятерки и даже участвовала в городских олимпиадах по биологии, каж­дый год доходя до третьего — университетского — тура. Длинный и прямой коридор Двенадцати коллегий, в аудиториях которого проходили биологические олимпиады, благоухал книжной пылью, и, равнодушно вещая про тычинки и пестики, Маша вдыхала ароматы своей близкой исторической судьбы.

К ее выбору родители отнеслись скептически. «В нашей стране у историков незавидная судьба. Это тебе не механика. Все зависит от позиции исследователя. У нас историк вынужден подстраиваться. — Высказав свое мнение, отец, как обычно, предостерег: — Учти! Что ска­зано дома... В общем, ты меня понимаешь. Не для чужих ушей». Кажется, он и вправду считал, что в своих роди­тельских увещеваниях зашел непростительно далеко.

О том, что история — не самая твердая почва, Маша и сама догадывалась, но утешала себя тем, что выберет правильную область, например, Древний мир или Сред­невековье. Позволяют же Валентину Янову изучать и ком­ментировать новгородские берестяные письма.

Мама заходила с другой стороны. Ее возражения сво­дились к тому, что у выпускницы исторического факуль­тета нет будущего. «Кончится тем, что всю жизнь будешь работать в школе». Школьная история виделась ей жал­ким и второстепенным предметом. Не то чтобы у мамы были конкретные планы относительно будущего старшей дочери, но смутные чаяния, питаемые Машиными успехами, направляли материнские мысли в сторону Инсти­тута Иоффе, где Иосиф, племянник мужа, работал стар­шим научным сотрудником. В этом институте проектиро­вали космические аппараты, а сам Ося изобретал для них новые источники энергии, о чем вне семейных стен, конечно, тоже не следовало упоминать. Работа Иосифу нравилась. К своим тридцати двум он успел защитить кандидатскую и теперь стоял на пороге новой защиты, которая должна была принести не только почетное зва­ние, но и должность заведующего лабораторией. В многочисленной семье Иосифом по праву гордились. Маша — пока, конечно, авансом — занимала второе место. Остальные братья успехами не блистали. По разным го­родам и весям их набиралось человек двенадцать. Скру­пулезный подсчет мог дать и более внушительную цифру, но чьи-то следы терялись на дальних континентах и мате­риках. Как бы то ни было, но и двенадцать — достойное число, позволявшее Иосифу, отталкиваясь от их родовой фамилии, называть всю эту братию аргонавтами. Сес­тер было две, но Татку, учитывая ее юный возраст, на этой перекличке успехов пока что во внимание не прини­мали. Не брали в расчет.

Иосиф был умным, и довод, который он, убедившись в том, что Машино решение серьезно, привел незадолго до ее выпускных, был сильнее родительских. Сидя на холодном подоконнике, Маша вспоминала его слова: «По-своему твои родители, конечно, правы. Но главное не в этом. История — поле идеологическое. Тут государство бдит особо, требует первозданной чистоты. В общем, ты должна понять: с твоей анкетой на истфак не светит».

Это Маша уже понимала: брат имеет в виду кровь.

Раньше они с братом об этом не разговаривали. С родителями — тем более. Не то чтобы тема была запретной, но какой-то скользкой. Об этом было неловко говорить.

Однажды, в детстве, Маша принесла домой слово жид. Она думала, оно означает «жадина». Мама ужасно разозлилась: «Это гадкое слово. Ты не должна его повто­рять. Потому что, — мама смутилась и покраснела, — твой отец — еврей».

Стесняясь неприятной темы, она все-таки напомнила: в паспорте — на этом настояла мама — в той графе зна­чится «русская», но брат дернул плечом и объяснил: «Первый отдел копает вглубь. В твоем случае эта глубь весьма условна — хорошей лопате на один штык. Впро­чем, ты девушка: не в армию, — глядя в ее хмурое лицо, брат улыбнулся и махнул рукой. — Пробуй».