Сидоренко В. Крах 16+

Журнальный гид

Валентина Сидоренко как поэтесса впервые заявила о себе на конференции «Молодость. Творчество. Современность» в 1970, когда получила диплом первой степени за подборку представленных стихов. В 1981 принята в Союз писателей СССР. В этом же году в Иркутске вышла её книга повестей «Сок подорожника». В 1984 в московском издательстве «Современник» вышел сборник повестей и рассказов «Завтра праздник». В 1991 вышел сборник повестей «Полем небороненным» в серии «Современная сибирская повесть». Издано две книги стихов – «Осенние тетради» (2009) и «Димитрова суббота» (2010). Основная тема – любовь к большой и малой Родине, духовное совершенство человека. Редактор-составитель газеты-альманаха «Литературный Иркутск» (1988–1993) — издания ярко выраженного православного характера. Ее книги переведены и вышли в издательствах Польши, Австрии, Болгарии. 
Награждена грамотами мэра, губернатора, патриарха Алексия II, медалью «Благодатное небо», премией имени Святителя Иннокентия.

Сидоренко В. Крах: Повесть / В. Сидоренко // Наш современник. – 2021. - № 9. – С. 77 – 118.

Писательница много лет работала проводницей в сибирских поездах, собрала множество типажей в копилку характеров, и на этой основе пишет интереснейшие, в основном исторические, книги. Её новая повесть «Крах» не об истории Сибири, это небольшой эпизод из жизни известного писателя, чей возраст близится к закату, и от былого благополучия неожиданно не остается ничего. Погибает сын, жена совершает самоубийство, виня во всем мужа. Тяжелейший период жизни мог бы навсегда погубить героя повести, но рядом оказываются старые друзья.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из повести:  

Ирина вошла в мою жизнь незаметно и буквально прилипла ко мне. Ма­ленькая, большеротая, лишённая всяких знаков женственности, вдобавок с кочевыми вогнутыми ногами... Не было в ней буквально ничего, что бы мне нравилось. Я любил породистых светлых женщин, высоких и статных... И не терпел так называемых творческих женщин. Особо не любил поэтесс и акт­рис... А Ирина актрисушка средней паршивости, её амплуа — травести. Иг­рает в местном ТЮЗе мальчиков и девочек. Гаврошей и Мальчишей-Плохи- шей. Наденет на острую мальчишескую свою головёнку кепку с громадным козырьком. Из-под кепки видать одни уши и широкий, до ушей, лягушачий рот. Впрочем, на звёздность она никогда не претендовала. Понимала своё бо­лее чем скромное место в театре.

Уделом Ирины было обожание, обожествление кого-нибудь. Страстное, болезненное, не дававшее ей и её избраннику ни дня, ни ночи покоя...

Невероятно упорная, она буквально преследовала меня... Я и не заме­тил, как привык к её постоянному присутствию, восхищению, услужливос­ти. Она доставала билеты на приезжих див, па выставки и концерты, кор­мила меня в забегаловках, подбирала одежду. Скандалила в редакции, ког­да меня пытались выпроводить из газеты.

Я женился на ней из благодарности. Первые годы супружества летели стаей. Мы с Ириной жили вдвоём в собственной, но совершенно безбытной квартире. И как бы на биваках. С утра кофе, сигареты, перекусы. И бегом... На премьеры, выставки, спектакли, концерты... Вечно какое-то новое имя, книга, которую непременно нужно достать, иначе она гроша не стоит...

Обеды комплексные в ресторане. Рубль пятьдесят... С собою булочки... Готовить она до сих пор не научилась...

Как ни странно, в эту пору возникла непреодолимая страсть между на­ми. Не то чтобы я полюбил её, но обходиться без неё я уже дня не мог!.. Постель наша так и не застилалась...

Лет через семь брачной жизни нашей Ирина вдруг заговорила о детях. Вначале вкрадчиво, потом жажда сына овладела ею целиком. Она без кон­ца говорила о детях. Даже игрушки покупала. Наконец, сходила к врачу. Вернулась опечаленная...

— У меня бесплодие! — с яростью выпалила она.

Несмотря на годы супружества, Ирина так и осталась подростком. По­лумальчиком в протёртых по моде джинсах, с короткой стрижкой и подро­стковой порывистостью.

Надо сказать, что я испытал некоторое облегчение. Я никогда не был го­тов к отцовству. Да и вообще, милые детки — это не мой конёк. Я изобра­зи;!, однако, некоторую печаль на лице и попытался её утешить:

— Не волнуйся, сейчас такая медицина. Она сотворит нам деток!

Ирина оттолкнула меня с отвращением. Она почувствовала фальшь.

Начался долгий, бесконечно нудный период лечения её бесплодия: ана­лизы, капельницы, санатории, грязи... Обязательный механический секс, и её нарастающий холод ко мне... Ей сделали операцию па яичники... Их вырезали, опасаясь рака. Она лежат в больнице, от всего отрешённая. В казённой белизне постели были видны её лягушачий рот и большие, отве­дённые от головы уши... Жаль её было до слёз. Я бормотал, что живут же и без детей, что и мы проживём! Она меня не слышала.

Как-то сразу у нас разладились отношения после операции. Я вдруг по­терял тягу к ней как к женщине. Долгие годы, особенно в пиковые, раска­лённой нашей страсти, когда она входила в комнату, я чувствовал «прибли­жение женщины. Я чуял её, как самец самку во время гона. Теперь же это­го чувства я не испытывал. Ирина понимала всё и избегала меня. Она ещё чего-то долечивалась, ездила по санаториям, и мы виделись всё реже...

А я жил у Филипка безвылазно. Шатался с ним вокруг Байкала, стоял с Мартыном посреди дороги в ожидании друга, встречал скитальцев и ис­треблял Эльвирины блины. В ту осень я кашеварил и часто забирался в лес собрать грибов. Уже отошли белые, но поползли по берёзам опята. Кое-где уже попадались груздочки, свежерождённые, и, срезая их, я испытывал ка- кую-то мистическую радость. Так я шёл за груздями, набрал почти полную корзину, проголодался, решил, что пора возвращаться, и вдруг понял, что я зашёл слишком далеко и не знаю пути возвращения. Вначале я пытался пой­ти по памяти, потом по солнцу, которое немедленно скрылось. Так часто бы­вает на Байкале. Погода меняется на побережье по нескольку раз на дню. Сразу после искрящегося златом сияния чёрными змеями налетели тучи, древним зыком рванул пространство верховик, и откуда-то с Байкала понес­ло сырой водою, промозглостью... Я тут же продрог насквозь, поскольку вы­скочил при жарком солнце, в одной рубашке, на полчаса.

Присев на колодину, я лихорадочно соображал, что Филипок явится только к вечеру домой и решит, что я уехал в Иркутск на вечерней элект­ричке. "Цыганский табор" разбежался на этой неделе... Значит, никто меня искать не будет. И я замёрзну... Уже к утру, потому что запахло снегом, и к утру уже вдарит морозец.

Паника охватила меня. И я начал кричать, бестолково, до хрипоты, во все стороны. Я не помню, что я кричал, но что-то безумное... Охрип я быстро. Потом молча куда-то шёл, потом сел на колодину. И вдрут вспом­нил Ирину, санаторий в Прибалтике, когда я приехал к ней после очередной и долгой нашей размолвки. Она встретила, как будто я с войны живым вер­нулся. Что-то давно забытое сквозило в ней тогда. И детская доверчивость, и восхищение мною, и робость, всё это придавало нескладной её фигурке притягательное очарование... Давно забытая страсть огнём вспыхнула в нас. Мы вновь полюбили друг друга. Со всем оставшимся ещё в нас пылом моло­дости, но уже убродившим и крепко-зрелым, как вино. Под жгучими поры­вами уже пахнущего снегом ветра я вспомнил вдрут Рижское взморье, чис­тый холодный песок, на котором ранним-ранним утром мы занимались с Иришкой любовью, и дымку горизонта, и белые кучерявые в пене волны, и всё это сливалось в единой палитре... Дымчато-прекрасной, спокойной и отстранённой, как небо над взморьем... В это утро она трогательно при­зналась мне — ей оставили несколько миллиметров яичников...

Я уверен, что наш Сева был сотворён в это утро... Когда он появился на свет, Ирина тут же забыла обо мне... Вернее, я ещё оставался нужен... На подхвате: сбегать в молочку, стирать пелёнки, шастать по магазинам... Ирина никогда не умела делить свою любовь... Она растворилась в Севе...

Назвала его Всеволодом в честь отца, и долгое время наша обитель жи­ла только чиханием, кормлением, цветом детской неожиданности нашего младенца. За это время квартира наша обросла бытом. Появлялись занаве­сочки, салфетки, посуда, кроватки и диваны. Из кухни без конца чем-то пах­ло... Зато книги стшш мешать хозяйке, и я потихоньку увозил их Филипку. Там читал, перечитывал, оценивал этюды друга и не заметил, как почти пе­реселился к Глебу...