Михаил Полюга. Второе пришествие Икара 18+

Журнальный гид

Михаил Юрьевич Полюга (род. в 1953 г.) — поэт и прозаик. Автор более 20 книг поэзии и прозы. В «Звезде» опубликованы три повести: «Реакция отчуждения» (2020, № 6), «Порто неро» (2021, № 1), «Между двумя морями» (2022, № 1) и несколько рассказов. Публиковался также в журналах «День и ночь», «Сибирские огни», «Зарубежные задворки» (Германия), «Семь искусств» (Германия) и др. Живет в Бердичеве.

Полюга М. Второе пришествие Икара : повесть // Звезда. – 2025. – № 8. – с.76 – 146.

К творчеству Полюги можно относиться по-разному, но все читатели сходятся во мнении, что он безусловно хорош в детальном описании разнообразных человеческих характеров. Новая повесть посвящена юности, наглости, амбициям и любви. Богдан Черний обладает всеми этими качествами, и вовсю пользуется приятными жизненными моментами. Но, когда молодость уходит, прощать его похождения никто не собирается. И вот к этому он оказывается совсем не готов.

Предлагаем вашему вниманию отрывок из повести:

Богдан Черний был высок ростом, статен, красив, насколько красивым и ласковым может показаться хищник, инстинкты которого не то пригашены, не то до времени затаены. «Я сын свинопаса», — говорил он при знакомстве, и, пока губы его приязненно улыбались, глаза глядели цепко и иронично, как если бы оценивали нового знакомца: что на это скажешь? Если недоумение читалось в ответном взгляде — а ничего, что свидетельствовало бы о подобном утверждении, не было в облике Черния, скорее прожигателя жизни и сноба, чем простака со свинофермы, — на лице у «сына свинопаса» проскальзывала тень удовлетворения, он крепко пожимал новому знакомцу руку и дружески называл себя: «Богдан». Но если в ответ выпячивалась губа — и ты со свиным рылом в калашный ряд! — узкий подбородок тотчас у него вздергивался, темные глаза наливались аспидной чернотой, и, пряча за спину руку, Черний с вызовом добавлял: «Сын свинопаса — студент юридического факультета университета».

Он и вправду провел детство и юность вблизи свинофермы, но и тут не обошлось у него без преувеличений: отец не пас свиней, а заведовал фермой, за год до поступления сына в университет стал председателем колхоза, и эта счастливая перемена позволила Богдану снять комнату в престижном районе города — Печерском.

— Почему не в общежитии? А что я там забыл? — откровенничал он с теми немногими приятелями, с кем иногда позволял себе быть самим собой. — Здесь одни провинциалки: вчера коровам хвосты крутили и завтра будут крутить. А квартира — квартира — это будущее, возможность для обустройства жизни. Только бы приловчиться, не прозевать: полезные знакомства, связи… Наконец, девушки не из какого-нибудь Василькова — из престижных семей! Впрочем, и здесь дуры, но женишься — и трамплин в будущее обеспечен.

Квартира тоже была престижной: высокие, четырехметровые потолки, две огромные комнаты, кожаные диваны, дубовые шкафы, серванты, полные немецкого фарфора и чешского хрусталя. И хозяйка, видная женщина сорока двух лет, была под стать этой роскоши — полная, надменная, холеная, да еще, как оказалось, вдова. Муж, крупный чиновник Министерства торговли, умер от инфаркта в расцвете сил, и в память о нем ей досталась министерская квартира, антикварная мебель в стиле ампир и солидная пенсия в связи с утратой кормильца.

Черний сразу приглянулся хозяйке: у него была за плечами армия, и он выглядел старше и солиднее своих лет.

— Эмма Михайловна, — назвалась она, разглядывая нового жильца с тем выражением на надменном лице, с каким сладкоежки предвкушают десерт. — Надеюсь, вы понимаете, куда попали? То есть никаких попоек! Приятелей, девушек можете приводить, но — приличных, если это слово что-нибудь вам говорит. Пожалуй, будет лучше согласовывать такие визиты со мной. Извольте деньги за месяц вперед…

Она была величественна и неприступна, как памятник, и черная шаль на ее полных плечах, оставшаяся с похорон мужа, нагоняла на него уныние и желание прошмыгнуть в свою комнату на цыпочках. Но и нескольких недель не миновало, как шаль сползла с хозяйкиных плеч, — и Эмма Михайловна стала являться перед ним в шелковом китайском халате цвета павлиньего пера, с широкими раструбами рукавов, и говорить ему «ты». В свою очередь он называл ее не без доли плотоядного цинизма «моя Грымза» и, когда друзья-приятели на эти слова изумленно округляли глаза, как бы вопрошая «И?..», прикрывал свои длинные, смоляные ресницы, и покаянно пожимал плечами: увы, да!..

Впрочем, Грымза оказалась во всех отношениях полезной любовницей. Она вдвое снизила плату за жилье, не обременяла запоздалой любовью и в то же время, понимая, что вечной может быть только музыка, стала для него другом-наставником в нелегком деле обретения нужных связей, знакомств и приискания невесты, в результате брака с которой будущее «мальчика» было бы обеспечено.

Так началась для Черния жизнь в избалованной, капризной столице.

Вскоре он приоделся, купил кожаный портфель и зонтик в виде трости и являлся с ними на занятия или прохаживался в сквере перед университетом, постукивая наконечником зонтика по асфальту, словно лондонский франт на Пикадилли.

Затем настало время и для друзей. Они подбирались Чернием с особым тщанием, по старинной поговорке, что короля делает свита. И подружился он с двумя такими, студентами юридического факультета, рослыми, неглупыми, отслужившими в армии, но по сравнению с ним простоватыми, наивными и лишенными того налета цинизма, с каким подавал себя Черний. А что может с первого взгляда увлечь сердце наивной девушки, если не внешний лоск и остроумие, немного приперченное флером цинизма? И потому он выделялся на фоне приятелей и без зазрения совести пользовался этим обстоятельством.

— Женщины не только и не столько наслаждение, но ключик к успеху, — говорил он, виясь вороном над какой-нибудь перепелкой. — Проблема в том, чтобы узнать, кто из них золотой ключик и где та дверца, которую этот ключик может открыть.

И вот пока Грымза ходила перед ним в китайском халате, кормила рагу из отборных овощей и филе индейки и, по ее утверждению, приискивала для него «достойную пару», Черний решил, что полагаться в этом деле только на Эмму Михайловну было бы не только не умно, но и чревато отрицательным результатом. Ход времени был запущен, неуловимого времени в ничтожные пять лет, и в мгновенном их промельке он должен был успеть с устройством своей новой жизни.

И он стал присматриваться к студенткам, порхавшим по аудиториям и университетским коридорам, и даже наведался в желтое здание филфака, где, по его разумению, обучались самые юные и красивые девушки со столичной пропиской. Но там его ожидало разочарование: девушек было и в самом деле много, попадались красивые, но большей частью — из глубокой провинции, из какого-нибудь Казатина, Нежина или Гуляйполя. Тогда оглянулся вокруг, но все барышни, обучавшиеся правоведению, оказались непривлекательны и по этой причине злы, как осы. «Партизанскими тропами» он пробрался на другие факультеты, но и там дела обстояли не лучше. Будущие журналистки отпугивали завидным самомнением и, как он быстро понял, пристрастием к тусовкам в узком кругу. Химички выглядели страшными занудами, модницы с факультета международных отношений — ледяными и недоступными, как если бы уже поймали звезду с неба. Были еще кибернетики, но теми он был уязвлен до глубины души: умные и проницательные, они тотчас разглядели в нем циничного ловеласа и так элегантно посмеялись над его заигрываниями, что только по истечении какого-то времени он догадался о своем фиаско.

«И черт с вами, обойдусь!» — подумал он, хорохорясь, хотя и понимал, что надеяться может только на расторопность любвеобильной домохозяйки.

Но тут судьба, путеводная нить Ариадны, отвернула в другую сторону.

— Girls? Их есть у нас! Запишись в университетский ансамбль песни и пляски «Мальвы», — посоветовал ему новый приятель Валерий Давимуха. — Вот где цветущая клумба, вот где местный бомонд! Я месяц уже там пою — и будто шмель весной: с цветка на цветок, с цветка на цветок… Кстати, в мае ансамбль собирается в Венгрию на гастроли. Скажу по секрету, такое из-за этих гастролей началось — грызня, склоки… Каждый надеется поехать, но не каждому повезет. Надо очень постараться и потрафить Радченко, а это такой спрут! Лучше супругу его удивить, Маргариту Павловну, — то же самое, что в рубашке родиться.

— А Радченко — это кто?

— Кто? Художественный руководитель ансамбля. Но всем заправляет его супруга, Маргарита Павловна. Он руководит — гениальный дядька! Она за хозяйством присматривает (и в первую очередь — за супругом), пробивает гастроли, решает проблемы. Бронебойная тетка! Стать, как у скифской бабы, — и всё при ней: шея, плечи, бедра! Однажды так глянула на меня — будто оглоблей треснула по затылку. А я стою дурак дураком и слова вымолвить не умею. Впервые такой конфуз перед вумен…

— А дальше?

— Что — дальше?

— Ну после того, как она посмотрела?

Давимуха недоуменно пожал плечами:

— А что дальше? Дальше ничего. Ушла, а меня петь позвали.

— Пе-еть? Ты в самом деле петь туда ходишь? Однако!..

И ничтоже сумняшеся Богдан Черний отправился на следующий день на прослушивание в ансамбль «Мальвы» покорять капризную Полигимнию. И покорил: у него обнаружился приятный вкрадчивый баритон, а недостаток музыкального слуха дополнялся молодецкой статью и орлиным взором; и, едва он обводил этим взором зал, хористки млели, как стыдливые перепелки.

— Такой нам и надобно! — плеснул в ладони желчный, подтоптанный жизнью худрук Радченко, ревниво взглядывая над сползшими на кончик носа роговыми очками, как претендент прохаживается по сцене с широко, щиро раскинутыми руками. — Будешь на подтанцовке. Только бога ради, громко не ори — не коз на лугу пасешь!

И вскоре Черний, надев синие шаровары и вышиванку, подпоясав стан красным кушаком, отчего стал казаться тоньше в талии и шире в плечах, уже кружил по сцене с юной партнершей, глядя на нее орлом и притопывая в такт музыке мягкими облегающими чоботами. Сердце у партнерши, неопытной и доверчивой, будто козочка, обмирало и млело, она вскрикивала «А-ах!» и прижималась острыми грудками, и пропадала, пропадала.

«Еще одна! — ликовал Черний, властно и самодовольно прихватывая и через тонкую ткань облапливая гибкое, податливое тело. — В постели еще не так крикнешь, милочка!».

Но не глупая козочка, а жена пастуха, пастушка нужна была Чернию, и он терпеливо выжидал, когда влиятельная матрона, охранительница очага и обладательница важных знакомств и связей задержит на нем пристальный, оценивающий взгляд. Уж он-то, не в пример ротозею Давимухе, не упустит этого взгляда! Только бы она поглядела, и — цап-царап!..

Но точно черт поворожил между ними — и величественная Маргарита Павловна проплывала мимо него, как океанский лайнер проплывает в блеске огней и звоне музыки мимо острова очередного незадачливого Робинзона. И даже не раз испытанный им прием — томный, немигающий, опечаленный взгляд — не срабатывал: стрела Амура пролетала мимо.

Тут Черния разобрал нешуточный азарт, и вместе с тем он проникся разочарованием: вера в собственные силы могла быть подорвана вздорной толстокожей бабой. Может, она фригидна или не любит мужиков? И потому супруг ее не от мира сего: одет с иголочки, всей своей сущностью в музыке, в танце, а взгляд тусклый, будто у кастрированного кота?

Чтобы разочарование не стало всеобъемлющим, ему нужна была маленькая плотская победа, и «ахающая» партнерша была повержена на подоконнике в костюмерной, а Эмма Михайловна приятно удивлена возвратившимися в их затянувшиеся пресные отношения молодечеством и задором. Обе пассии, будто сестры-близняшки, вскрикивали и тяжело дышали, обе глядели на него преданными глазами и обе благодарно восклицали под конец: «Ах, Богдан!» Но победа оказалась пирровой, червоточина в душе никуда не делась, червь точил и точил: Маргарита Павловна оставалась недосягаемой для него.