Смагин Андрей Викторович
Смагин Андрей Викторович.Тагильчанин. Семья: жена и сын. Любимый исполнитель: Валерий Ободзинский. Любимый писатель: Фёдор Достоевский. Хобби: Увлекается горными лыжами и путешествиями.
Недолгое женское счастье
«Мильоны – вас. Нас тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы!
С раскосыми и жадными очами!»
(А. Блок)
- Татьяна Сергеевна, Татьяна Сергеевна! – звала военврача медсестра Варя, стоя у раскрытой двери небольшой комнатки, служившей временной квартирой капитану медицинской службы Арефьевой. – Татьяна Сергеевна, новое поступление раненых.
Военврач спала за столом, сложив голову на скрещенные руки.
- Товарищ капитан, - Варя тихонько потрясла Арефьеву за плечо.
- Уже? – не понимая до конца происходящего, спросила Татьяна Сергеевна. – Сколько, откуда?
- Много, из под Сталинграда. Меня Тихон Исаевич сразу за Вами послал и ничего не сказал.
- Идём! – сказала Татьяна Сергеевна, резко встала и тут же качнулась влево. – Сорок минут за двое суток, - пробормотала она, - Это даже меньше, чем под Москвой.
Уже из коридора она услышала, как на первом этаже распоряжался давно сорванным голосом начальник госпиталя Тихон Исаевич.
В центре большого вестибюля трёх этажной школы стоял не молодой мужчина в военной форме и шапке, без шинели. Горло его было обмотано серой шалью. Всё свободное место вокруг доктора было занято стоящим, сидящими и лежащими ранеными. Весь этот хаос из кричащих, стонущих, лязгающих серо-зелёных тел подчинялся одному сорванному до хрипоты, голосу начмеда.
- Танюша, - обратился он к Арефьевой. – Голубушка, оденьтесь и разберитесь с двумя прибывшими машинами на улице.
Татьяна накинула шинель, и выскочила на морозный воздух. Следом выбежала девятнадцатилетняя медсестра, привыкшая за два года войны быть всегда рядом с человеком, с которого брала пример во всём. Четверо санитаров открыв борт, укладывали на носилки первых тяжело раненых.
- В перевязочную. В операционную. В перевязочную, Варя, возможно, понадобиться переливание крови, - привычно чётко распоряжалась Татьяна Сергеевна. Она даже не заметила, как с плеч упала шинель, а Варя в который раз пытается накрыть ей разгорячённую Арефьеву.
Закончив с сортировкой раненых, бегом в операционную. Большой зал разграничен импровизированными ширмами из белых простыней, на шесть операционных. Арефьева моет руки, сёстры срезают амуницию с первого тяжело раненого. Она, внутренне собранная и настроенная на операцию не замечает голосов других хирургов.
- Кохер… Пеан, - слышно с одного конца.
- Скальпель, тампон, - доноситься с другого.
- Шприц с длинной иглой! Адреналин! Кислород, искусственное дыхание! Грелки к ногам! Массируйте!
Как долго она училась не обращать внимание на то, что происходит за соседним столом. Первое время хотелось броситься на помощь тому, кто умирает рядом, но ответственность за своего больного заставляла сжимать зубы и доводить операцию до конца. Она не раз плакала, рассказывая об этом Тихону Исаевичу. Старый доктор утешал её, как мог:
- Люди умирают, это война. Если стараться помочь каждому, ты разорвёшь себе сердце и добавишь одну ненужную смерть в огромный список. Помогай, если хватает сил, но не в ущерб своим больным.
- Варя… - произнесла Татьяна Сергеевна, ожидая. Это было привычное начало операции.
- Капитан, артиллерист. Многочисленные осколочные ранения. Первичная операция. Эвакуация к нам. Жар. Он без сознания, - чётко рапортовала Варя, помогая Арефьевой надевать перчатки.
- Снять все повязки. Так, - военврач внимательно разглядывала повреждённые участки тела. Вдруг её обожгло изнутри. – Варя, посмотри, ничего не напоминает?
Варя посмотрела на правую руку капитана и увидела на плече татуировку. Крупными буквами – «Таня».
- Что с Вами? Вы его знаете? – спросила ничего не понимающая Варя.
- Да, мы встречались. Неважно, операция… - скомандовала Татьяна Сергеевна.
После всех неотложных операций, она поднялась на третий этаж в свою маленькую комнату. Не прошло и десяти минут, как в дверь постучали. Это была Варя.
- Татьяна Сергеевна, кто был тот капитан? Вы его знаете?
- Ты не помнишь? Бои под Москвой, наши первые совместные операции. У этого, тогда ещё младшего лейтенанта, осколок застрял возле самого сердца, в опасной близости от основных артерий. Я помню, как испугалась и побежала советоваться с Тихоном Исаевичем. Он накричал на меня, а потом, успокоившись, посоветовал оставить всё как есть, а когда состояние раненого улучшиться провести повторную операцию. Я сделала всё, как он сказал. Лейтенант пошёл на поправку, но вот повторную операцию я не сделала.
- Как не сделали? – искренне удивилась Варя.
- Он исчез из госпиталя.
- Как исчез? – удивилась медсестра.
- А я и сама не знаю. Как в сказке. Недели не пролежал и исчез вместе с документами. Я тогда очень испугалась, что мне достанется за него. Лечила ведь я. Испугалась и не доложила никому. Поток раненых был огромный, и всё осталось незамеченным. А я его запомнила. Он один из первых оперированных мной, пришёл в сознание прямо на столе, увидел, как неуверенно я брала инструменты, сказал: «Не бойся Таня, у тебя всё получится». Сам весь бледный, а глаза светились. Я успокоилась, и всё получилось. Потом вспоминала несколько раз… А сейчас получилось так, что новый осколок ударил в то же самое место. Не задев артерий, помог сдвинуть старый с опасной точки, и сам прошёл почти навылет. Его-то и удалили из тела при первичном осмотре. Но не заметили тот, первый, который вызвал жар и инфекцию. Лишь бы он выжил, - помолчав, шёпотом добавила она. - Иди, отдохни. Неизвестно, сколько до следующей партии.
Больничная жизнь двигалась дальше по своему непредсказуемому расписанию. Новые раненые, бесчисленные операции, бессонные ночи. Только на третий день после поступления капитан Шубин открыл глаза и стал различать звуки. Он лежал в палате на четырёх человек, возле окна справа.
- Татьяна Сергеевна, капитан пришёл в сознание, - с таким сообщением залетела в комнату Арефьевой Варя.
Татьяна резко встала, но поборов желание немедленно бежать в палату, ровным голосом сказала:
- В час дня плановый обход, там и посмотрим этого капитана.
Через сорок минут Варю читала медкарту Шубина А. П. Татьяна присела на край койки и, глядя в заострившиеся черты лица, спросила:
- Алексей Петрович, Вы меня слышите?
Шубин медленно открыл глаза.
- Вы меня слышите? Если слышите, моргните.
Вместо ответа капитал медленно положил свою ладонь на ладонь Арефьевой.
- Ты нисколько не изменилась, Таня. Спасибо за жизнь, подаренную дважды, - тихо сказал он, и закрыл глаза.
Арефьева посмотрела на Варю. Та стояла с открытым ртом, крепко прижимая карты больных к своей груди.
- Потерял сознание, - растерянно ответила Татьяна Сергеевна. – Это он бредит. Жар резко идёт на спад, такое бывает, - словно оправдываясь, говорила она.
- Да, да… - бормотала Варя.
Когда Татьяна Сергеевна и Варя вышли из палаты, Арефьева сказала:
- Мы с тобой давно вместе и я думаю, что произошедшее сегодня не даст повода, к каким бы не было пересудам.
- Да что вы! Я – рот на замок, - заверила Варя. – Всё-таки я Вам завидую, - в полголоса добавила она.
- Нечему ещё завидовать, - резко оборвала Татьяна, и сама испугалась внутренней решимости.
* * *
Пошла вторая неделя, пребывания Шубина в госпитале…
- Голубушка, - остановил Татьяну Сергеевну своим обычным обращением к ней, Тихон Исаевич. – Подготовьте, пожалуйста, списки на выписку, ожидается большое поступление раненых, нужно уплотняться.
- Хорошо, я буду у себя, там не так суетно. Устала за неделю, не помню, когда спала и сколько.
- Выспишься, обязательно, но позже, потерпи голубушка.
Татьяна Сергеевна сидела за столом и разбирала документы выздоравливающих. Дверь резко распахнулась. В проёме стоял военный высокого роста, в полушубке под новыми майорскими погонами с синими просветами.
- Вадим? – не поверила своим глазам Татьяна.
- Я. А ты словно и не рада?
- Мы виделись всего две недели назад, я не успела соскучиться за время постоянных операций. К тому же ты звонишь через день, словно и не война кругом.
- Я бросаю всё, еду к тебе делая огромный крюк. И что я слышу, что совершенно не скучаешь по мне?
- Не ставь всё с ног на голову. Я стала жёстче, это война. Раньше бы я не решилась на такое признание. Любви между нами давно нет. Тот романтизм, между студенткой мединститута и молодым лейтенантом, давно прошёл. Это не любовь, это привычка. Ты словно за шторой от меня. Я отдёрнуть её не могу, а ты не хочешь, тебе так удобней. У нас никогда не было своего дома, куда мы возвращались бы с удовольствием. Даже детей Судьба нам не дарит. Мы всё дальше друг от друга. Я не могу больше притворяться, ты давно чужой для меня. Всё у тебя будет хорошо, но меня рядом с тобой больше не будет, - Татьяна выговорила всё это, ни разу не взглянув на мужа.
Вадим поставил вещмешок возле стола Татьяны, и медленно повернувшись, вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Через мгновение он ворвался обратно. Постоял, тяжело дыша, схватил вещмешок и выбежал, громко хлопнув дверью.
- Вот и всё! – прошептала Татьяна. – Так быстро и вместе с тем так тяжело вырвать из жизни, вместе с человеком, несколько совместно прожитых лет и воспоминаний.
Она уронила голову на руки и зарыдала.
* * *
Алексей Шубин лежал на своей больничной койке. Татьяна осторожно вошла. Стараясь не скрипеть, подошла к окну. Скрестила руки на груди и стала смотреть на мутно-жёлтое свечение от заходившего зимнего солнца.
- Ещё немного и март, - раздался спокойный голос Алексея. – Солнце с каждым днём сильнее прогревает эту опустевшую палату. Если бы не оно, я чувствовал бы себя совсем одиноким. Отчего вы так редко посещаете меня.
Татьяна вздрогнула всем телом.
- В мои обязанности входит лечение и операции. За процессом выздоровления мне помогают следить медсёстры. На всех меня не хватает.
- Неужели нет вопросов, которые Вам хочется задать мне? – спросил Шубин.
Арефьева повернулась к Алексею.
- Откуда Вы знали моё имя тогда, ещё в первый раз?
- Мы жили в Пензе… Мне тринадцать лет. И вот в наш двор приезжает семья. Глава семьи – заведующий отделением в нашей больнице, его супруга – педагог, и девочка моего возраста. Девочка, как девочка. Звали её Таня. Я однажды защитил её от хулиганов, с этого и началась наша дружба. Я провожал её в школу, встречал. Она помогала мне делать домашнее задание. Мне не хотелось выглядеть в её глазах бестолковым. Я тянулся, как мог, впитывая помимо школы, знания из книг библиотеки.
Перед началом учёбы в выпускном классе мы не виделись всё лето. Она с родителями уезжала куда-то далеко к родственникам. Я хотел её увидеть, считал дни, беспокоился. Но когда мы встретились, навсегда потерял остатки жизненного равновесия!
Таня шла мне навстречу в красивейшем платье. Она улыбалась только мне. Ямочки на щеках, магнитом притягивающие мой взор со дня первой встречи, казались воплощением всей нежности Земли. Большие серые глаза вобрали в себя цвет неба и поменялись на нежно-голубой. Её волосы, всегда косичками хлеставшие по девичьим плечам, были прекрасно уложены на затылке и закреплены десятками невидимых шпилек. Как у Вас в первый день нашей встречи. От того, наверное, и назвал Вас Таней.
Арефьева провела ладонью по волосам, уложенным на затылке, поняла что краснеет. Отвернулась к темнеющему за окном пейзажу.
- Что же было дальше? – спросила она.
- Учебный год пролетел, как во сне. Я ходил к ней в школу, смотрел все спектакли с её участием. Она держала за меня кулаки, когда я участвовал в городских турнирах по боксу. Прекрасно сдали экзамены. Таня хотела ехать в Москву, поступать в театральный, я в технический. После выпускного, я увёл у старшего брата мотоцикл, и мы поехали кататься. Самой аварии я не помню. Всё произошло моментально. Веселье, смех, а потом хлоп, и пришёл в себя через две недели. Я весь переломанный ещё долго залечивал кости. Родители Тани запретили мне любое общение с их дочерью. Она уехала в Москву. В институт я не поступил, не успел выздороветь к вступительным. В Армию меня не брали из-за многочисленных травм. Родной брат готов был загрызть за свой драндулет, и я уехал. В Свердловск. Поступил в педагогический институт. Закончил его. По распределению уехал в Сибирь, женился. Работал в сельской школе. Потом война. Пошёл добровольцем. Присвоили звание младшего лейтенанта. Учёбу проходил в теплушке эшелона, когда направлялись под Москву. Потом бои, ранение, а дальше Вы знаете.
- Вы написали жене о том, что с Вами всё хорошо? Она, наверное, волнуется. Это так радостно, получать письма с фронта…
- Мне, кроме мамы некому писать. Брат погиб в сорок втором. Отец пропал без вести в начале войны. Жена, в декабре сорокового, сбежала от меня с городским пижоном. Она думала, что я долго не выдержу деревенской жизни, и увезу её в город. А мне нравилось в деревне, там спокойствие. Своя правда жизни. Детей у нас не было, как-то не получилось. А я так хотел! Если не война, я не знаю, где был бы сейчас.
- Как же Вам удалось сбежать с документами из госпиталя, не долечившись?
- Это моя тайна и я не хочу её раскрывать. Скажу одно, в тот момент у меня была одна цель – на фронт. О смерти я не думал. Мне было всё равно.
- Но Вы понимаете, что у меня могли быть большие неприятности?
- Я виноват перед Вами. Поэтому Судьба и распорядилась так, чтобы мы встретились вновь. Заверяю Вас, что без Вашего разрешения не покину стены этого учреждения. Когда на выписку?
- Да Вы что? И не думайте об этом. Раны кровоточат, давление нестабильное, контузия. Я в ответе за здоровье каждого бойца, тем более боевого офицера.
- Мы продолжаем наступать? В один день выписали всех моих соседей.
- Да. И возможно, наш госпиталь перебазируется дальше, но не совсем скоро.
- Татьяна Сергеевна, - в приоткрывшуюся дверь просунулась голова Вари. - Извините, я Вас везде ищу. Вас в операционной ждут, срочно.
- Простите, - Арефьева выбежала из палаты.
* * *
Первые числа марта. Шубин, накинув на плечи шинель, стоял на крыльце госпиталя. Он наслаждался весенним солнцем и звуками капели. Вокруг шла предотъездная суета. Бортовые машины грузились койками, матрацами и разными узлами. Водители выказывали недовольство загруженностью их транспорта выше нормы. Молодые девчонки санитарки носили к машинам матрацы. Они уже успели насмеяться, изваляв друг друга в мокром снеге.
- Не застудитесь, Алексей Петрович, - остановилась возле него Татьяна Сергеевна.
- Ну что Вы? Я не могу без солнца. Оно как Вы, когда есть, никакие раны не болят. Выпишите меня, пожалуйста. Мой батальон уже далеко, письмо от однополчанина получил.
- Хорошо, я Вас отпущу, но только завтра. Прикажу, чтобы выдали документы и форму сегодня.А Вы поедете с нами, пока пути не разойдутся.
- Прекрасно. Поеду с Вами с удовольствием.
До поздней ночи шли приготовления. Шубин, в форме с новыми погонами и начищенных до блеска сапогах, несколько раз обошёл кругом, пустеющее здание, но Арефьевой нигде не было. Рана на груди болела и стала кровоточить. Алексей вернулся к себе в палату, где осталась одна его койка. Он прилёг и забылся до самого утра.
- Алексей Петрович, пора. Внизу Вас ждёт Татьяна Сергеевна, - торопила Варя.
Алексей вскочил, одёрнул гимнастёрку, надел шинель, скатал матрац и в таком виде предстал перед Татьяной.
- Доброе утро! Бросайте в кузов, - указала она на стоящий грузовик. – Садитесь в кабину. Вы поедете первыми, а я через одну.
- Татьяна Сергеевна, давайте его к нам, - кричали молодые санитарки из кузова второй машины.
- Отстаньте вы, перепёлки, - улыбаясь, отмахнулась Татьяна. – По машинам! – скомандовала она. – Чем быстрее доберёмся, тем быстрее поедим горячего.
Машины тронулись. Сначала дорога была вполне сносной, но уже через час было невозможно сидеть в одном положении. Ослабевшего Шубина мотало по кабине.
- Одни воронки, мать их… - ругался водитель. - Подальше легче будет, потерпи паря, - успокаивал он Алексея.
Действительно, дальше стало лучше. Группы военнопленных расчищали, засыпали и утрамбовывали разбитую войной дорогу. Солнце хорошо пригревало, и Алексей не заметил, как задремал…
… Он на Суре, в лодке. С ним двое одноклассников, Колька и Витька. Поспорили, кто больше наудит рыбы. Рано утром отплыли, раскинули снасти. Солнце пригревает с каждой минутой. Сначала заклевал носом Витька, а следом за ним и Колька засопел.
- Будить не буду, - думает Алексей. – Потом посмотрим, кто больше поймает. Солнце. Тишина. Река. А воздух…
- Воздух! – кто-то орёт в самое ухо.
Машина съезжает на обочину. Водитель выскакивает из кабины. Алексей следом, не до конца понимая происходящего. Мимо него с жужжанием пролетел «рой пчёл» пулемётной очереди. С ужасным гудением пронёсся над самой головой вражеский самолёт. И сразу – бабах! Взорвалась вторая машина, с сидевшими в кузове девочками. Второй самолёт начал набирать высоту для повторного захода. Алексей видел, как Татьяна подбежала к разбитой машине, и тащит кого-то по снегу подальше от дороги. Первый самолёт уже начал поливать смертельным дождём беззащитных. Подлетев, сбросил бомбы. Татьяна снова вернулась ко второй машине. Схватив ещё одного раненого, потащила прочь, не переставая вытирать изрезанное щепками и осколками лицо. Алексей рванулся ей на помощь, но его схватил за сапог и повалил на снег водитель. Он не переставал что-то кричать и махать кулаками.
Как только самолёты стали удаляться, железная хватка старика ослабла. Алексей побежал к Татьяне. Она стояла, тяжело дыша. Лицо и руки были в крови. Полы шинели были изрезаны осколками. Возле её ног, на грязном снегу, лежали три девочки-санитарки. В одной ещё теплилась жизнь, две другие уже воскового цвета.
- Танечка, как Вы? – спросил Алексей, глядя ей в глаза. Она посмотрела устало, уткнулась в его грудь лицом и горько заплакала.
Из сидевших в кузове семи санитарок, осталась в живых одна. Водитель погиб на месте.
Всё, что смогли собрать не повреждённого, сгрузили на две оставшиеся машины. Алексей не сошёл на развилке, как хотел раньше. Доехал до нового расположения госпиталя. Прощание с Татьяной прошло более чем сдержанно. Он задержал её руку в своей, она попросила его шёпотом:
- Если Вам некому писать, может, напишете мне? Я отвечу, обязательно.
- Как только будет ясно, что и куда, обязательно сообщу. Мне пора. До свидания, - Алексей крепко пожал руку Татьяны.
- Береги себя, - вслед попросила Татьяна. Он не ответил.
* * *
«Здравствуйте, Татьяна Сергеевна.
Хотел написать «доброе утро» или «добрый день», но не знаю, в какое время суток письмо попадёт к Вам. Хочу ещё раз сказать Вам большое спасибо, за те заплаты, что остались памятью от Ваших нежных прикосновений на моём солдатском теле.
Здоровье прекрасное. Только отдохнуть, совсем не пришлось. Сразу отправили на переформирование. Пишу Вам практически на ходу. Наше подразделение спешно перебрасывают под самый Белгород. Расстояние между нами увеличивается с каждой минутой. Теперь будете писать мне на Степной фронт. Всё же я уверен, что мы с Вами обязательно встретимся, ещё до Победы. Как много нежных и добрых слов необходимо мне сказать Вам! Расцеловать Ваши прекрасные руки, которые помогли выжить тому, кто слепо искал смерти. Теперь я знаю, что буду жить ради встречи с Вами.
Как Вы? Что у Вас нового? Какая погода? Напишите любую мелочь, мне всё интересно про Вас.
Шубин Алексей Петрович.
21 марта 1943г.»
А потом были ещё письма. Много писем. Длинные, про описание причудливых узоров, в которые можно складывать звёзды над головой. Про весеннее пение птиц. Про разноцветие летних букетов собранных для неё. Были совсем короткие, как записочки. Но именно об этом она сама просила его в каждом своём письме – знать, что с ним всё хорошо. С человеком, при мысли о котором, сердце много месяцев зажатое в тиски от сострадания и скорби, хотело биться в ритме весны и жизни.
А дальше была Курская дуга. Битва, которая вслед за Сталинградской, показала всему миру, что русский народ не только не сломлен, а готов наращивать свою боевую мощь и громить врага.
Потом освобождение Белгорода, это произошло в начале августа. В тех боях Алексей был ранен, но не покинул поле боя. Силы ему придавали письма от Татьяны, которые он повсюду носил с собой в планшетке. А самое первое он хранил в нагрудном кармане гимнастёрки.
Бои сменялись боями. Наши войска не давали опомниться противнику, теснили его всё дальше и дальше со своей многострадальной Родины. Алексей продолжал драться, командуя своей батареей.
- Может поэтому, письма от Татьяны перестали приходить? Неразбериха? Так всегда бывает в наступлении. Да, лучше уж это, чем… - он старался гнать от себя скверные мысли, думая только о хорошем.
«Здравствуй, Танечка!
Больше месяца не получаю от тебя писем. Очень волнуюсь – не случилось ли чего? Напиши хоть две строчки, все ли в порядке? Отругай меня за то, что в первый раз без твоего разрешения обращаюсь к тебе на «ты». Я нисколько не обижусь. Скорее наоборот, обрадуюсь. Буду знать что эта нить, связывающая нас, не оборвалась по какой-то нелепой случайности.
Войска нашего фронта освободили сегодня город Полтаву. Мы двигаемся дальше, на Кременчуг. Скоро Днепр. Помнишь, как сказал о нём наш великий писатель: «Чуден Днепр при тихой погоде…». Вот и посмотрим, насколько красива эта великая река. Когда ещё придётся здесь побывать? Как он нас примет, Днепр?
Не передать словами, как жду от тебя какой-либо весточки. Я скучаю по тебе, даже когда сплю. Молю тебя, не потеряйся в этом ужасном круговороте человеческих судеб и жизней.
Шубин Алексей Петрович.
23 сентября 1943г.»
* * *
При форсировании Днепра Алексей, в числе первых переправился со своей батареей на противоположный берег и закрепился на нём, отбивая под сокрушительным огнём артиллерии, вражеские атаки. Из этого ада его, дважды раненого, без сознания, бойцы переправят на другой берег, в тыл. Позднее, за этот бой майора Шубина представят к награде, «Ордену Суворова».
В медсанбате, Шубин получит то ожидаемое и вместе с тем неприятное известие о судьбе Татьяны.
«Здравствуйте, товарищ капитан.
Пишет вам медсестра Варя. Вы должны меня помнить по госпиталю под Сталинградом. Татьяна Сергеевна запрещала мне, но положение становится настолько тяжёлым, что мне приходится без её разрешения писать Вам.
В конце августа, Татьяна Сергеевна ездила на передовую и угодили под бомбёжку. Один осколок попал в брюшную полость. Прооперировали вовремя. Но резко начались воспалительные процессы. Поэтому я и сообщаю Вам, как человеку близкому Татьяне Сергеевне. Разделите, как сможете с ней эту боль».
В конце стояла подпись «Варя». Числа не значилось.
Шубин, едва передвигавшийся на костылях, всеми правдами и неправдами, выхлопотал себе отпуск и поехал разыскивать Татьяну.
* * *
Начало октября. Город встретил майора по-летнему тёплой погодой. Курск полуразрушен, но живёт. На улицах не только одни военные. Шубин словно окунулся на несколько лет назад. Здесь не было бомбёжек, лица горожан приветливы. Погода замечательная. Вот и главный госпиталь.
Палата на двоих. Слева у окна на койке Татьяна. Одеяло до подбородка, голова в бинтах. Открыто только бледное лицо. Глаза закрыты.
- Сделали переливание крови, - женский голос за его спиной. – Она спит. Сейчас самый критический период.
Шубин не обернулся. Он, забыв о ранении, стоял на коленях перед койкой. Алексей высвободил руку Татьяны из-под одеяла, и стал медленно покрывать поцелуями каждый пальчик своей любимой. Татьяна открыла глаза. Небольшая слезинка нерешительно пробежала по нескольким ресничкам. Затем увеличилась и, набрав смелости, скользнула вниз по лицу.
На следующий день, когда Алексей зашёл в палату, Татьяна встретила его улыбкой.
- Я знала, что мы обязательно увидимся, - тихо проговорила она.
- Молчи, тебе нужно набираться сил. Я посижу с тобой тихо-тихо. Ты лежи и выздоравливай.
- Что ты, я сильная. Я уже могу вставать.
- А если такая сильная, почему раньше не вставала?
- Тебя ждала. Ты опять был ранен? – спросила она.
- Да нет! Царапина загноилась немного в окопах, - пытался отшутиться Алексей.
- Дважды ранен. Я знаю, - твёрдо сказала Татьяна.
- А если всё знаешь, то давай я тебя покормлю, - нисколько не смутившись, с улыбкой сказал Алексей.
На следующий день Татьяна и Алексей уже гуляли вокруг госпиталя. Если бы они знали, сколько взглядов с улыбкой провожали эту парочку. В первый же день по госпиталю разнеслась молва об их непростой, но проверенной войной любви. И каждый день, прокатываясь по этажам, эта история обрастала новыми подробностями.
Татьяна стройная, в форме капитана медицинской службы, решительно не хотела бинтовать голову, и рану прикрывала фуражкой Алексея. Она светилась от счастья и выздоравливала на глазах. Шубин старался рядом с ней не хромать, но это не всегда получалось. Отчего он в новенькой пилотке Татьяны казался бравым селезнем, переваливающимся с боку на бок.
Ещё через день, устав ловить на себе многочисленные взгляды раненых и медперсонала, они отправились побродить по городу.
- Я столько о тебе узнал за эти дни. Мне остаётся непонятным только одно. Зачем ты поехала на передовую?
Татьяна на секунду остановилась, затем взяла Алексея под руку, и они прошли несколько метров, прежде чем она заговорила.
- Для тебя не секрет, что я была замужем. Любви между нами давно нет. Детей тоже бог не дал. Я не хотела оставаться женой этого человека. Мы расстались. Однако я не чувствую себя до конца свободной, пока наш брак официально не расторгнут. Писала Вадиму, но он не отвечает. Письма он получает, я знаю. Я не хотела ставить об этом в известность его начальство. Он подполковник НКВД какой-то спецчасти Армии. Появилась возможность отправиться к нему и обговорить всё, глаза в глаза. А дальше ты знаешь.
Они шли и молчали несколько минут. Никто первым не решался прервать эту неловкую паузу. Наконец они повернули в конце улочки и оказались перед старой полуразрушенной церковью без купола.
- Ты крещёный, - остановившись, спросила Татьяна.
- Да, - ответил Алексей.
- Зайдём? Я крещёная, а в церкви ни разу не была.
Они вошли внутрь. Пол был разломан и обуглен, но в самом центре оставался небольшой островок не тронутый ни войной, ни временем.
- После войны, если останусь, жива, обязательно схожу в церковь, поставлю свечку и помолюсь, - сказала Татьяна, оглядывая неровные стены.
- Зачем же ждать конца войны? Можешь помолиться здесь, сейчас. Мы стоим в самом центре, это сильная энергетическая точка. Если будешь молиться от души, всё исполнится. Главное – верить.
Татьяна стояла, рассматривая осеннее небо. Затем наклонила голову и закрыла глаза. Алексей видел, как она тихонько шевелит губами. Он думал о том, что сегодня четырнадцатое октября – Покров День. Село с маленькой церквушкой, в глубине Сибири, наверняка примерило снеговое покрывало.
После, они ещё долго гуляли по городу, разговаривали и не могли наговориться. Под вечер Алексей проводил Татьяну до госпиталя и лишь перед входом признался:
- Мне завтра нужно возвращаться в часть.
- Как завтра? – не поняла Татьяна. – Неужели неделя пролетела так быстро? Подожди меня здесь, я быстро.
Темнело, дневная суета потихоньку затихала. Старый санитар весь день, рубивший дрова, присел на низенькую лавочку. Он скрутил «козью ножку». Прикурив, стал растирать левую негнущуюся ногу.
- Завтра, должно быть, похолодает, - сказал он, ни к кому не обращаясь.
- Алексей Петрович, - позвала из дверей Татьяна. – Пойдём.
- Куда? Уже поздно. Тебе нужно отдыхать.
- Я отдыхаю только когда ты рядом. У меня есть ключ, - шёпотом сказала Татьяна, увлекая за собой Алексея вверх по лестнице.
Они вошли в небольшую комнату. При слабом свете из окна было видно две кровати, небольшой столик между ними, сколоченный из досок и справа от двери вешалку с двумя шинелями.
- Где мы? – спросил Алексей.
- А тебе не всё равно? Выпросила ключ у девчонок. Я не могу, не хочу тебя отпускать сегодня от себя. Я выздоравливаю только благодаря тому, что приехал ты. Если бы ты знал, сколько операций я провела, думая о том, что кто-то может также помочь тебе. Пусть я не сплю, не отдыхаю, лишь бы это хоть как-то помогло выжить тебе! После нашей первой встречи я не могла отделаться от мысли, что знаю тебя. Ты был из какого-то давно забытого мной мира. Мира, где спокойно, надёжно и не страшно.
Алексей снял с Татьяны фуражку, её шинель сползла ему на руки.
- А потом, мы встретились вновь. Ты не представляешь, что это значило для меня, - продолжала Татьяна. – За год я видела столько смертей и человеческого горя, что казалось, огрубела на всю жизнь. Твои глаза говорят мне, что я ещё способна любить! Что я по-прежнему женщина, со своими слабостями. Природа ещё живёт во мне. И её, спящую, пробудил ты, - она обхватила голову Алексея. - Теперь нужен завершающий штрих, чтобы всё прекрасное от наших встреч я хранила в себе долго…
…Он уснул под утро. Она, не сомкнула глаза ни на секунду. Лежала рядом, тесно прижавшись.Гладила по тёмным с сединой волнистым волосам, нежно целовала и шептала мольбы о том, чтобы остался жив.
Утром, прощаться с Алексеем вышел весь женский медперсонал госпиталя. Всем хотелось хоть немного посмотреть на кусочек человеческого счастья. Прикоснуться к нему, участвовать в нём. Шубин сдержанно поблагодарил всех за сохранение жизни его Татьяны. Взяв её под руку и вышел за пределы госпиталя.
- Алёша… - остановила его Татьяна.
- Таня… Знай одно, теперь мне есть ради кого жить.
- Молю тебя, береги себя.
Он расцеловал её в мокрые глаза. Поцеловал лоб. Повернулся и быстро зашагал, боясь, чтобы она не увидела его слёз.
* * *
«Здравствуй, мой ненаглядный!
Какая же это мука, ждать от тебя письма и какая радость их получать. Я не решалась открыться тебе сразу. Хотелось ещё раз убедиться в том, во что уже не могла верить. В чудо. В обыкновенное чудо, так необходимое любой женщине. Значит, я сделала всё правильно. Тогда, в Курске, в разбитой церкви. Я просила о ребёнке, от человека, которого я полюбила всем сердцем. Господь услышал мои взывания к нему. Именно взывания, потому что молиться меня никто не учил. Теперь я могу сказать тебе с полной уверенностью, что ношу под сердцем ребёнка. Ношу уже два месяца. С того момента, как я это поняла, счастлива каждый день, каждую минуту. Знай, что теперь тебя живого и здорового ждут два человека на этой огромной планете! Два!
Два самых счастливых человека.
17 декабря 1943г.»
* * *
- Голубушка, - обратился к ней Тихон Исаевич, - Вынужден просить Вас съездить с инспекцией по нашим частям. Уж не взыщите, но более не могу никому доверить столь ответственное поручение.
- Конечно, я ведь военный врач. Раз надо значит надо, - ответила Татьяна Сергеевна.
- Вот и славненько. Машина сейчас будет готова, так что - минут пятнадцать на сборы.
Через двадцать минут трофейная легковушка, тихонько урча, отъехала от здания гарнизонного госпиталя…
В медсанбате выяснилось, что большое количество больных из одной части. И болезнь у них схожая – животами маются.
- Поедем, проверим, что у них на кухне творится, - сказала Татьяна водителю, когда садилась в машину с провожатым.
Возле полевой кухни, куда провожатый доставил Татьяну Сергеевну, орудовал половником здоровенный детина, лет сорока пяти. Поверх засаленной телогрейки были надеты нарукавники неопределённого цвета и некогда белый фартук с многочисленными слоями жира и грязи.
Татьяна Сергеевна спросила:
- Когда пробу снимать можно?
- А ты кто такая? – удивился детина, услышав женский голос.
- Снегурочка! Ложку давай.
- Сегодня же седьмое января, Рождество, а Снегурочка?
- Ложку! – приказала Арефьева и протянула руку.
- С Рождеством! – улыбнулся почерневшими зубами «повар» и протянул ложку, выудив её из-за голенища сапога.
- Кто назначил кашеварить? – не взяв ложку, спросила Арефьева.
- Комбат, - ответил детина.
- Где он?
- В блиндаже, вон там, - «повар» указал пальцем в сторону.
Метрах в двадцати, находился блиндаж. Татьяна Сергеевна решительно направилась к нему.
- Осторожно, тута бомбы летают! - вслед ей крикнул детина.
Не успела Орефьева протянуть руку, как в спину её кто-то толкнул так, что она выбила собой дверь.
- Товарищ майор, Вы не ранены? – тряс её кто-то за плечи.
- Нет, - тихо ответила Арефьева, почувствовав, как скрепит на зубах песок.
Когда она вышла на воздух, то увидела, что нет ни повара, ни кухни, а есть одна большая воронка.
- Шальной снаряд! Накрылся обед, - сказал кто-то у неё за спиной. Татьяна медленно опустилась на землю не в силах даже заплакать.
* * *
«Здравствуйте, Татьяна Сергеевна.
Пишет Вам однополчанин Алексея Шубина. Так получилось, что мы воевали бок о бок с того момента, как ехали на защиту Москвы в одном эшелоне. Я не знаю, как Вы выглядите, но знаю точно, что Алексей любил Вас всем сердцем. Он говорил мне, что первое письмо от Вас носит в левом нагрудном кармане, что в этом месте защищён надёжно.
Случилось так, что Алексей погиб. Были ожесточённые бои за Кировоград. Его матери направили официальное извещение о смерти сына. Ваше последнее письмо пришло в день похорон Алексея. Содержания его он не узнает уже никогда. Он вместе с боевыми товарищами похоронен в братской могиле. Простите меня за это тяжёлое известие, но я должен был сообщить Вам.
Дмитрий Подорожный. 9 января 1944г.»
* * *
19 февраля 2009г.
Моей бабушке - ветерану Великой Отечественной войны, деду – которого я никогда не видел и маме.
Смагин А. В.